Название: Лучшее безумие Автор: Аранжерта (Личная страничка автора) Фэндом: Дневники вампира Персонажи: Кол Микаэльсон/Джереми Гилберт Рейтинг: NC-17 Жанры: Слэш (яой), PWP, Вампиры Размер: Мини Статус: закончен Саммари:Спокойная и размеренная жизнь Джереми в Денвере меняется, когда в школу приходит новый ученик... Примечания автора: Миз (Ms.) - нейтральное, вежливое обращение к женщине независимо от ее семейного положения (если оно неизвестно или если она подчеркивает свою независимость); ставится перед фамилией. В некоторых учебных заведениях США так принято обращаться к учительницам.
Жизнь в Денвере, в отличие от Мистик Фоллс, текла спокойно и размеренно. Каждое утро Джереми просыпался в мягкой теплой постели, валялся минут пять, бездумно глядя в потолок, затем выбирался из-под одеяла и раздергивал шторы в комнате. Помещение сразу заполнялось ярким солнечным светом, Джереми потягивался, распахивал окно, впуская прохладный осенний воздух, и сам себе говорил: «Доброе утро!». После душа он спускался в столовую, где его ждал горячий, умопомрачительно пахнувший завтрак, и уже у подножия лестницы его радостно встречала большая рыжая собака. А потом он ехал в школу, в которой, как ни странно, не было ни оборотней, ни вампиров, ни гибридов – только самые обычные люди с самыми ординарными проблемами. Девчонки, не умеющие зажигать огонь силой мысли или перемещаться со скоростью звука, здесь не решали вопросы жизни и смерти – они даже не всегда могли решить, что же им надеть и с кем пойти на свидание. Парни не оглядывались по сторонам, пытаясь предугадать, что плохого случится сегодня, и не боялись сорваться и убить кого-нибудь каждую секунду; от их чая не пахло вербеной, и они вовсе не умели обращаться с арбалетом или деревянным колом. В Денвере все были такие… люди, что Джереми, порой, даже не верил в это. На большой перемене и после уроков он с одноклассниками устраивался под тяжелой раскидистой кроной старого ясеня, на зеленой траве, и болтал о футболе, бейсболе, машинах и иногда – учебе, изредка погружался в рисование, по вечерам два раза в неделю ходил в художественный класс. Кошмары переставали мучить его, и постепенно жизнь в Мистик Фоллс оставалась далеко позади. Только тоска по сестре и неясное, давящее ощущение омрачали это беззаботное счастье. Но с сестрой Джереми всегда мог связаться по телефону, а странное предчувствие предпочитал игнорировать, списывая его на нервное перенапряжение. Денвер, определенно, очень нравился Джереми Гилберту.
Понедельник оказался днем, который ничем не отличался от всех других его денверских понедельников. Джереми, как обычно, проснулся в умиротворенном настроении, позавтракал, отправился в школу, встретившись по дороге с приятелем, и в самом приподнятом расположении духа зашел в кабинет. Первым уроком была литература, звонок прозвенел уже три минуты назад, но миловидной молоденькой учительницы, миз Паркер, вопреки обычаю все еще не было в классе. Все занимались своими делами: кто-то из девчонок негромко шушукался на задних партах, парочка спортсменов бурно обсуждала недавнюю игру «Денвер Бронкос», а зануда-ботаник за последней партой у окна судорожно листал учебник. Джереми, бросив взгляд на часы, положил на парту том «Великого Гэтсби», тетрадь и принялся нервно постукивать по полированной столешнице ручкой. В голову сразу полезли нехорошие мысли о том, почему учительница, никогда не опаздывавшая на занятия, задержалась. Может быть… Что именно «может быть», Джереми додумать не успел – дверь с тихим скрипом отворилась, и в класс впорхнула тоненькая, красивая и веселая миз Эмма Паркер.
– Извините за опоздание, – обаятельно улыбнулась она, положив планшет и учебник на свой стол, и повесила сумочку на спинку стула. – Пожалуйста, займите свои места. Я хотела бы представить вам кое-кого. – Неужто Фитцджеральд собственной персоной? – не слишком умно подшутил Хэнк Хантер, развалившись на стуле за самой последней партой возле своей рыжей подружки. – Увы, нет, – раздался приятный мужской голос от дверей, и в класс зашел симпатичный парень, на губах которого играла озорная улыбка. – Меня зовут Коул Майклсон. Я буду учиться с вами, – и он снова обаятельно улыбнулся. – Добро пожаловать, Коул, – дружелюбно поприветствовала миз Паркер. – Занимай любое свободное место, какое понравится, и приступим.
Коул окинул класс быстрым цепким взглядом, кивнул самому себе и уверенно направился к парте Джереми. Приземлившись сбоку от него, новичок положил на парту тетрадь и ручку, а потом подмигнул:
– Тебя как зовут? – Джереми Гилберт, – отозвался парень, не сумев сдержать ответной улыбки. – Очень приятно, – шепнул Коул, а затем отвернулся, быстро написал какую-то смску и переключил внимание на миз Паркер.
Джереми, прекрасно знавший изучаемую тему, позволил себе расслабиться и исподволь разглядывал нового соседа, изучая его внешность. Парень, конечно, был красив сам по себе, но особенно в нем притягивали глаза – лучистые, озорные, они будто светились изнутри. Коул, почувствовав на себе внимательный взгляд, обернулся, и Джереми, вздрогнув, отвел глаза и сделал вид, что усердно записывает в тетрадь характеристику Ника Каррауэя. За пять минут до конца урока Коул осторожно пододвинул к нему блокнотный лист. «Ты не был бы так любезен показать мне, где тут и что?», – было выведено красивым, размашистым почерком на разлинованной бумаге. Джереми взглянул на новенького – тот, как и прежде, обаятельно и обезоруживающе улыбался. «С удовольствием!», – быстро нацарапал Джереми и вновь проигнорировал дурное предчувствие, будто кольнувшее его в висок.
Клаус, ненавистный и все равно родной старший брат, пишет часто, коротко, по делу – но между строк сквозит его легкое беспокойство. Кол уже жалеет, что говорил так грубо и вел себя так жестоко, но гибрид уже сделал выводы. Смирился с тем, что братья и сестра с ним лишь до тех пор, что они связаны, и вновь стал высокомерным кровожадным засранцем. Нельзя сказать, что такого его Кол любил меньше. Предательство матери стало серьезным ударом для всей семьи, но иногда Кол думал, что Никлаус переживает это тяжелее всех. Если подумать – а Кол очень редко, но все же умел задумываться о чужих чувствах, – то Ник был единственным, кто остался совсем один. Ребекка, Элайджа, Клаус – неразлучная на протяжении тысячи лет троица распалась на составляющие, каждая из которых взаимодействовала с другими, но больше не была так тесно с ними связана. Кое-что объединяло всех без исключения Первородных: все они панически боялась одиночества. У Элайджи была Ребекка, а у Ребекки Элайджа. У Финна была мама. Кол по вине своей вспыльчивости, кажется, чуть не остался один. К счастью, Ник был столь же напуган, хоть и не показывал этого. Кол знал, что у него еще есть шанс все вернуть. Перед его отбытием в Денвер Ник встретился с ним только для того, чтобы передать ему новый паспорт. «Твое имя вызовет ненужные вопросы. Будешь зваться Коул Майклсон», – напутствовал старший брат, стараясь говорить коротко и только по делу. Кол видел, нет, осязал его нервозность и страх в любой момент потерять ту тонкую нить, которая держала их безумную семью вместе. «Что, на американский манер? – Кол скривился. – Мне не особо нравится». «Это ненадолго, – Ник усмехнулся, почти мягко, почти покровительственно, почти по-братски, и тут же оборвал себя. – В любом случае, документы готовы, а тебе пора». Он исчез так быстро, что даже Кол не успел ничего заметить. Только в воздухе повисло почти неслышное, брошенное Ником на прощание: «Удачи, Коул». Кол хмыкнул, убрал новый паспорт в небольшую сумку и сел в машину, которая должна была отвезти его в аэропорт. – Коул, – вслух сказал он, будто пробуя имя на вкус, и в таком звучании его имя отдавалось на языке жаром плантаций, заводским дымом и грохотом выстрелов войны за Независимость.
В Денвере Коулу, в общем-то, не понравилось. Все было тихое, мирное, спокойное – и чужое. После возвращения в Мистик Фоллс, после шикарного бала, после наполненного тайнами и силой маленького городка Денвер казался… пустым. Но задание, данное ему Ником и Ребеккой, было важнее личных предпочтений, и Коул просто пообещал себе сделать все, чтобы здесь не скучать. В том, что это вполне выполнимо, он убедился, едва придя в школу и познакомившись с тем самым Джереми, ради которого оказался в Колорадо. Мальчишка оказался слегка наивным, симпатичным подростком с тем особенным взглядом, который выдавал, что обладатель его прошел через трудный период в своей жизни, но сейчас старается вести себя правильно. А еще в глубине больших трогательных глаз таилась усталость и следы постоянного нервного напряжения. Коул, усмехнувшись, подумал: «Нелегко юнцу жилось в Мистик Фоллс», выдрал из тетради листок и принялся строчить записку. При взгляде в лучистые, дружелюбные глаза Джереми и при виде его исполненного приветливости и энтузиазма согласия на прогулку Коул подумал, что, возможно, ему действительно не будет тут скучно.
Жизнь в Денвере была такой спокойной, размеренной и безопасной, что Джереми изрядно расслабился. Коул понял это сразу же: Гилберт больше не принимает вербену внутренне. Неуловимый аромат этого растения исходил от его браслета, но Коулу понадобилось всего четыре дня на то, чтобы вечером на пятый Джереми позволил ему стянуть это украшение. Ставшая ежедневной традицией прогулка по Денверу в эту пятницу началась у школы и продолжилась музеем Искусств. Гилберт говорил об искусстве с такой искренней увлеченностью, что Коул сам не заметил, как начал с интересом слушать нового знакомого. Он, казалось бы, пропустил не так много времени, как Финн или мама, но в то же время ему иногда казалось, что пропасть между 1912 и 2012 годами несоизмеримо больше. Наверстать упущенное хоть в какой-то сфере, пусть и при помощи наивного смазливого смертного, было приятно. Легко было и заметить, что Джереми радуется, как ребенок, от того, что его новому знакомому интересна живопись, что ему нравится слушать Джереми, что в умных блестящих глазах не мелькает тоска или скука. Гилберт сам не понял, как, в этой расслабленной и мирной атмосфере, так быстро поддался очарованию Коула. Тот, впрочем, просто не оставил времени сомневаться. Предполагалось, что Коул подбросит Джереми до дома и поедет к себе, но они начали целоваться еще в машине и планы резко изменились. Майклсон свернул на перекрестке в противоположную сторону, припарковался у красного с белым кондоминиума, не упуская возможности сорвать с манящих губ хотя бы короткий поцелуй. Джереми не заметил момента, когда с его руки исчез браслет. Коул, пряча украшение в карман и одновременно прижимая нового одноклассника к стенке лифта своим телом, подумал, что это была излишняя мера: Гилберт и так был готов на все. Дверь квартиры захлопнулась за их спинами с тихим стуком, и никто не обратил на него внимания. Джереми обвил руками шею Майклсона, пылко отвечая на поцелуи и жадно глотая воздух в перерывах между ними; Коул, подталкивая его в сторону спальни, с наслаждением шарил руками по мускулистому телу, касаясь обнаженной кожи под футболкой, и с нетерпением ожидал момента, когда одежда с них исчезнет к чертовой матери. Коул толкнул Джереми в грудь, и тот повалился на спину, неловко приземлившись на кровать, но тут же приподнявшись на локте и неосознанно раздвинув ноги. Перворожденный, ухмыльнувшись, скинул с себя рубашку, навис над Джереми, опираясь коленом на постель между его разведенных ног, и нетерпеливо стянул с Гилберта рубашку. Джереми судорожно вдохнул, обхватил Коула руками за плечи, притягивая к себе, и впился в его губы новым поцелуем, согнул ногу, упираясь коленом в его пах. Коул, двинув бедрами навстречу, принялся поспешно расстегивать на Гилберте ремень – пряжка упрямо не поддавалась, и Перворожденный с трудом сдержался от желания попросту порвать дубленую кожу пополам. Наконец с тихим стуком ремень полетел на пол, а Коул быстро стянул с Джереми джинсы и вновь навис над ним на руках.
– Это какое-то безумие… – слабо выдохнул Гилберт, глядя на Перворожденного слегка расфокусированным взглядом.
Майклсон игриво улыбнулся, склонившись так низко, что Джереми ощущал его дыхание на своих приоткрытых губах.
– Но это ведь приятное безумие, – короткий поцелуй, быстрое касание влажного языка, выдох в губы, – Джереми?
Гилберт начал было отвечать, но смог лишь поцеловать Коула, напористо и жадно, и прижаться к нему всем телом еще теснее. Перворожденный с удовольствием отвечал ему, позволяя себе вспомнить это ощущение сильного тела, распластанного под ним, перекатывающихся под кожей мышц, напрягающихся, когда Джереми вжимал его в себя, хриплое дыхание, сбивающееся на приглушенные возбужденные вздохи. Джереми попытался перевернуться, чтобы нависнуть над Коулом, но тот легко удержал его на месте, вдавив такие хрупкие, такие человеческие запястья в мягкий матрас.
– Не так быстро, – насмешливо улыбнулся он, глядя в потемневшие от желания глаза Гилберта. Потом бросил взгляд на его прижатые к постели руки и предвкушающе улыбнулся пришедшей в голову идее.
Уложив Джереми на спину, Коул все с той же улыбкой дотянулся до кресла, в котором с самого утра валялся небрежно сброшенный халат. Вытянув из пары петель крепкий матерчатый пояс, он вновь впился в губы Джереми, заставляя его забыть обо всем и отдаться этому поцелую. Гилберт пришел в себя лишь тогда, когда почувствовал, как запястья обвивает умело затянутая петля.
– Коул?! Что ты… – в голосе его на миг зазвучала паника, но Майклсон мысленно усмехнулся и лишь туже затянул узел. – Не бойся, Джереми, – Перворожденный провел кончиком языка по его щеке, улыбнулся многообещающе. – Обещаю, тебе понравится…
Джереми нервно хмыкнул, не пытаясь вырваться, но и явно не расслабившись, пока Коул привязывал его руки к кованому изголовью кровати.
– Теперь это… совсем безумно, – бросил Гилберт, инстинктивно дернув руками и поняв, что в случае чего из пут он не вырвется. – Тебе такое нравится?
– Мне нравится, что я могу делать, что хочу, – пояснил Коул, скользя мягкими губами по груди Джереми. – Но мне не нравится быть грубым, если ты боишься этого.
Гилберт невнятно буркнул что-то и слегка изогнулся, когда мгновенно затвердевшего соска осторожно коснулись зубы, а затем влажный умелый язык.
– Расслабься, – улыбнулся Майклсон, опалив дыханием влажную от слюны кожу и заставив Джереми снова дернуться, на этот раз от желания быть еще ближе и вернуть это дразнящее прикосновение. – Постараюсь, – хрипловатым, чуть севшим голосом пообещал Гилберт и нетерпеливо вскинул бедра. – Продолжай! – Все же ты такой торопливый, – хитро улыбнулся Коул, но опустил пушистые ресницы и продолжил едва ощутимыми поцелуями ласкать тело Джереми.
Его прикосновения напоминали Джереми крылья бабочки, когда та пролетает совсем близко от тебя и задевает крылом – ты чувствуешь это, но касание мимолетное, почти неуловимое. В исполнении Коула этого прикосновения было невыносимо мало, хотелось еще – больше, ярче, серьезнее. Коул оседлал его бедра, чтобы Джереми не вскидывал их при каждом его касании, и Гилберт ощущал его твердый член своим, напряженным до предела. Коул ласкал руками его бедра, целовал нежную кожу на животе, а затем принимался выводить кончиком языка замысловатые узоры, которые ассоциировались у Джереми с кельтской вязью, а еще – с самой мучительно-сладкой пыткой, которую он когда-либо переживал. К моменту, когда Коул сполз чуть ниже и потерся щекой о натянутую возбужденной плотью ткань трусов, Джереми был готов умолять и позволить что угодно, лишь бы ощутить эти умелые губы на своем члене. Он даже попытался прошептать какие-то мольбы, только дыхание перехватило, а Коул будто понял все без слов: бросил лукавый взгляд на лицо Джереми и, приспустив на нем белье, обвел сочащуюся смазкой головку кончиком языка. Гилберт стиснул кулаки, прикусил губу – и все равно не смог сдержать тихого стона. Раздразненное ласками Коула тело отказывалось подчиняться, удовольствие, получаемое от умелого ловкого языка на колом стоящем члене, казалось невыносимым, а в голове не осталось никаких мыслей, кроме одной, крутившейся, как в режиме повтора: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста»… О чем он умоляет – Джереми не смог бы ответить и сам, зато Коул отлично понимал его состояние и наслаждался им. Коул довольно улыбнулся, бросив взгляд на лицо Джереми и видя, что его ласки сводят мальчишку с ума. И хотелось сделать все, чтобы тот умолял еще более страстно, чтобы задыхался от желания, чтобы извивался в его руках и не мог думать ни о чем и ни о ком, кроме него. Когда Коул, облизав губы, вобрал возбужденный член еще глубже в рот, Джереми не смог сдержать громкого беспомощного стона, попытавшись вскинуть бедра навстречу. Коул, тут же отстранившись, рассмеялся немного хрипло:
– Терпение, терпение... – Я не могу… – выдохнул Гилберт, закатив глаза и неосознанно извиваясь на постели. – Ты… сведешь меня с ума! – Я только начал, – многообещающе мурлыкнул Коул, приподнялся и заставил Джереми широко развести ноги, прижав их к груди.
В том, чтобы лежать перед Коулом вот таким – беспомощным и полностью открытым, было что-то стыдное и безумно возбуждающее одновременно. Дразнящие игривые прикосновения откликались дрожью, а когда Джереми ощутил прикосновение влажного языка к плотно сжавшимся мышцам ануса, с его губ непроизвольно сорвался громкий восторженный стон.
– Коул!.. – Да, Джереми, – с наслаждением выдохнул Перворожденный, и прохладное дыхание на влажной от слюны чувствительной коже отдалось в Джереми новой вспышкой острого, болезненного возбуждения.
Коул ласкал его так, как не ласкал никто и никогда, и от этих новых, неиспытанных ранее ощущений Гилберт задыхался, стонал и ерзал на атласных простынях в неосознанной попытке податься ближе, ощутить ласки еще полнее. Мышцы расслаблялись под прикосновениями умелого влажного языка, и было во всем происходящем нечто настолько откровенное, что заставляло Джереми залиться лихорадочным румянцем и стонать:
– Еще, пожалуйста… Пожалуйста…
Майклсон, довольно жмурясь от каждого стона, провел кончиком языка по чувствительной коже за мошонкой, облизал указательный палец и неспешно ввел его в Джереми, позволяя привыкнуть к проникновению. Когда же тот снова смог расслабиться, Коул добавил второй палец и принялся неспешно двигать ими, одновременно лаская языком мошонку Джереми и заставляя его часто и тяжело дышать. Ощутив же, как длинные пальцы задели возбужденную простату, Джереми и вовсе не смог сдержать громкого страстного стона, перетекшего в лихорадочную мольбу, прерываемую каждый раз, когда Коул снова и снова касался подушечками пальцев заветной точки:
– Боже, пожалуйста… Умоляю… Коул… – Что именно «пожалуйста»? – негромко поинтересовался Перворожденный, обжигая дыханием основание каменно твердого члена. – Войди в меня, – почти неразличимо для слуха обычного человека выдохнул Джереми, одновременно стыдясь и наслаждаясь откровенностью, с которой готов был предлагать себя Майклсону.
Тот, улыбаясь, помедлил еще немного, а затем навис над Джереми на руках, впился в его губы, проникая языком в горячий рот, и двинул бедрами, одним плавным движением оказываясь внутри. Гилберт, обхватив его ногами за талию, издал протяжный стон ему в губы, запрокинул голову и выдохнул:
– Быстрее…
И Коул сорвался в быстрый, почти сумасшедший ритм, наслаждаясь сильным горячим телом, теряясь в наслаждении, в жарких стонах, слетавших с губ Джереми при каждом толчке, упиваясь собственной властью и обладанием, которое в этот момент казалось полным и безграничным. И когда Гилберт, вскинув бедра навстречу, закусил до крови губу и бурно кончил себе на живот, сжимая Коула в себе, Перворожденный припал к его губам, слизывая с них капельки крови, еще пару раз толкнулся в распаленное страстью тело и излился в него, хрипло и довольно застонав сквозь сжатые губы. Он скатился с Джереми, тяжело дыша, слизнул с его живота солоноватые капли, наблюдая за тем, как глубоко и часто вздымается грудь Гилберта, и потянул за конец пояса, легко развязывая хитрый узел.
– Так это приятное безумие, Джереми? – с едва уловимой иронией в голосе поинтересовался Коул, встретившись глазами с мутным, удовлетворенным взглядом любовника. Тот негромко рассмеялся:
– Лучшее из возможных.
Немного позже, когда утомленный и счастливый Джереми мирно спит на краю кровати, обнимая одной рукой подушку, а вторую закинув на грудь Коула, его телефон мерцает в темной комнате, извещая о новом сообщении. «Как успехи, Коул?» – сухое и в то же время обеспокоенное sms, отправителем которого значится Клаус. Коул улыбается, берет телефон в руку, делая фотографию, и отсылает ее в mms с короткой подписью: «Я немного поднял ставки, Клаус». А Джереми во сне улыбается, ни о чем не подозревая.
